Смотри, мой друг, как жизнь сквозь нас идёт неслышными шагами: Цветной бульвар, и зелень глаз, и листья клёна под ногами. И Рождество, и терпкий май, и нимфы с кольцами из стали.
Кто были мы? Кем мы не стали?
Пусть даже этот мир - не рай, но все Настасьи верят в счастье, и это, право, не грешно. А капли влаги на запястьях сверкают щёкотно-смешно.
И еле слышно шепчет вечность: "пусть будет жизнь твоя легка, как дуновенье ветерка меж лепестков тигровых лилий. Не трать на тщетное усилий, не строй высоток из песка"
за тобой никого разве только что бог попроси же его быть немного добрей попроси за меня мне без веры слабо даже если бы я и дошёл до дверей за которыми милость дают не в кредит если мне и приснилось то сон не в укор если веришь сама и меня проведи проведи мне по векам живою рукой не оставь меня здесь в темноте одного если там что-то есть то не провод и ток и не нужно икон я страшусь не того за тобой никого разве только что бог
Я сплю с тобой. Чего тебе ещё? Какой любви?! - она ему кричала. Он хмурился. По кругу и с начала весь разговор. А после - горячо и сладко, и прокушена губа. Амур не в те мишени вечно метит.
Потом был ЗАГС. Потом роддом и дети. Аж трое. Не любовь уже - судьба.
С годами, незаметное почти, явилось знание, что никуда не деться. Их дети выросли, вспорхнули прочь из детской. Хоть пишут - там письмо на мэйл, прочти.
И вот, в каких-то праздничных гостях сидят семьёй, и за фрамугой вьюжно. Любовь? О чём ты, милая, не нужно...
Мы все бываем печальны, привычна, видно, печаль нам. Кофейны полдни и чайны, но сердца трепетен ход. И всё, что мы не сумели постигнуть, вычислив мели и рифы в этом апреле - не сможем и через год.
Кошмары женщинам снятся, и часто женщины злятся. Они устали сражаться напастей всех супротив. Растут и радуют детки - юны, как гибкие ветки. Но дни покоя так редки, а в буднях - сплошь негатив.
От лука слёзы полезны. Мужчины порой болезны, в такие сверзятся бездны - не муж и не друг, а вдруг? Но, знать, не по Эльзе кольца: умельца от богомольца не враз отличишь. И польза не вместится в outlook.
Ушло письмо в далёкий Престон Кампус. А в Петербурге - пять часов утра. Ночь отступает, светлая пора уж близится. Я выключаю лампус. Я складываю тёплый ноутбук, как книгу, что читал на сон грядущий. И новый день, на смену тьме идущий, встречаю здесь, как тишь встречает звук.
Любить без жалости сей град - вот всё, что мне не впрок досталось. Возможно, здесь и вправду ад, но против воли тьма распалась на острова, гранит, мосты, на тонких линий параллели, на тихих ангелов посты, на перекрёстки, на аллеи, на плеск, на ветер, на мечты, на плен, откуда нет возврата.
Я просто верю, что и ты здесь станешь ангелом когда-то.
Есть в тебе что-то от тьмы и от сумерек, что-то такое, что тянет за край, что-то, что в душах рождает безумие, что-то, что шепчет: не рай выбирай.
Я не герой, да и ты не красавица, спящая в тёмном зловещем лесу - не обещай ничего, что останется, и, может быть, я тебе принесу
новые песни, и сдачу со смелости, страшные сказки, и шёпот травы. Всё получилось не так, как хотелось бы, всё получилось не в радость, увы.
Эти подмостки из дружеской зависти так ненадёжны, не ступишь ногой. Я уходил чёрным ходом беспамятства, бросив тебя на морозе нагой.
Я никогда за тобой не ухаживал, просто мы встали в одну колею. На полпути из пустого в неважное я обменял свою жизнь на твою.
Просто ты снова меня не дослушала, мне не поверила, вышла за дверь. Так из плохого ты выбрала худшее - всё бы могло быть иначе, поверь.
Всё обернулось обыденно-сумрачным: замуж, побои, две детки, развод, новые слёзы, квартиры посуточно, друг на неделю, неврозы на год.
Всё наложилось, как калька на рукопись: почерк подделав, не станешь умней. Можешь - сражайся, не хочешь - в Неве топись. Жизнь перед нами, и мы перед ней.
Я ведь и сам не по части участия, вместо эмпатии - доски и жесть. От междометий до деепричастия - только ошибки, и всех не учесть.
Не угадать, где соломка подстелена, горло болит, и колени в крови. Выгоды нет ни в душе и ни в теле нам.
Развенчавши Москву, на болотах не строй империю - даже море здесь мелко, а солнце бывает изредка. эту карту отняли у шведа - три раза проверь её Тут всё топи, да грязь, да река, да ещё река... А лет триста спустя обживутся люди, расселятся: может тыщ даже двести, и всюду каменны здания. Жаль, помру. Поглядел на сие бы, как всё здесь содеется - станет краше, чем в Дании. Что нам та тесная Дания...
II В этом городе строили, жили, любили, вешали - то гулянье, то бунт, то иные мероприятия. Я люблю его разным и много нежнее, нежели любой другой, с этим городом мы приятели. Мы бываем с ним в ссоре, мы часто бываем сумрачны, но потом морок улиц уводит меня в забытое - и опять я мальчишкой бегу мимо школ и булочных, и стучу однокласснице Лене в окно закрытое.
проникающий в окна свет запускает день те кто знают ответ видят смысл в дождевой воде я бы мог говорить и слушать но ты так спишь что сберечь твои уши способна лишь эта тишь
я касаюсь тебя рукой и руке тепло что звалось рекой утекло уже утекло мы наги словно глупые звери лежим в ничём ты прижмёшься ко мне я подставлю тебе плечо
оттого что нет воли с химерами воевать мы отставили боль и войне предпочли кровать в этом заспанном волшебстве и затем везде проникающий в окна свет запускает день
то золотом то бледным серебром то сажей то прозрачной акварелью то моросью то мартовской капелью рисует знаки вечности перо мы не всегда способны их понять но знаки эти сердцу различимы и дважды два порой бывает пять когда списать чужой ответ спешим мы так киль судьбы ломается о риф когда промеры лоций устарели и лишь в глазах морских пугливых нимф мы видим наши бездны или мели мы видим свет и тьму и новый срок отпущенный на поиск новых знаков и даже горький опыт нам не впрок и путь наш безысходно одинаков
смех вроде продлевает жизнь но рот уже улыбкой порван не фрейлин предали пажи а сам закон низложен вот он пред теми кем повелевал стоит ничтожно на коленях за восхожденьем перевал и камнем вниз под гул молений короной жалует шутов республика менял и черни и новый мир почти готов но краткий курс записан вчерне и черновик из грязных рук никем не будет уважаем кто платит тех щадим а сук кто победней казним-сажаем на мзду всю правду променяв из тысячи двух-трёх отбелим тебя его и вот меня а прочих чтоб шуметь робели зачислим в скрытые враги богоугодного наместья трудись и спорить не моги не то не будешь с нами вместе а кто порядка супротив пусть даже только усомнился тот вкупе с умыслом мотив имеет бунт чинить в столице наш долг от всех бунтовщиков навек отечество избавить брать свой процент с ростовщиков и всем на благо долго править вот-вот закроют рубежи от злонамеренной европы
смех вроде продлевает жизнь так смейтесь над собой холопы
Однажды мосчиновник Мерлужков, а с ним заодно Сракандаев, известный пелевинский банкир, засели играть в Чубайку и Зюзю. А Сракандаев возьми, да и выиграй. А Мерлужкова выперли со службы. А Сракандаев расстроился, и перестал с тех пор есть борщ.
А праздничная женщина Севастьянова очень любила играть на германской губной гармонике. И всегда носила её с собой. А в тот день зачем-то взяла извозчика и приехала на Казанский вокзал. Достала из кармана пальто гармонику, и стала играть «На сопках Манчжурии». Но слюна её по случаю небывалых морозов замёрзла, и губная гармоника прилипла к её рту, да так, что и не оторвёшь. Здесь же рядом ожидал пятницы Мерлужков, которого выперли со службы. Он увидел Севастьянову с гармоникой, и, не желая быть невежливым с дамой, взялся сходить на вокзал за кипятком. И тут же ушел, только его и видели.
А из вокзального буфета напротив тотчас выбежал плохо одетый человек с бакенбардами, и, пробегая мимо, больно ущипнул женщину Севастьянову за левую щёку. Праздничная женщина Севастьянова удивилась, и даже моргнула четыре раза. От этого германская губная гармоника отвалилась от её красного рта, упала на мостовую, и сказала «ррруррруу». А вернувшийся к этому времени с кипятком бывшмосчиновник Мерлужков поднял с мостовой гармонику, и говорит Севастьяновой: До чего же грязная штучка! Как можно такую ко рту прикладывать приличной гражданке?!
и если жизнь не в свой черёд пусть даже пули не отлили мы вновь сыграем в или-или в наш подвиг кратный четырём боям стволам горстям краям прорывам залпам трибуналам и карта ляжет в поле алом а в чёрном поле сотни ям проглотят тех кто не играл кто решетом черпал надежду побед и поражений между кто жить хотел но умирал