неча на роршаха пенять, если vanish палёный
Дышало небо хладным паром,
и выдыхало облака.
Но вдалеке уже пожаром
затлел над крышами закат.
Ночь вытесняла день в забвенье,
и погружение в печаль
кратчайшим чудилось мгновеньем,
когда себя уже не жаль.
Когда не больно и не страшно,
когда вся жизнь - как те стихи,
где рвёшься к истине отважно,
и мысли плавны и тихи.
Когда претит казаться краше
чем есть, и ей шептать "прости".
Когда есть шанс уйти, и даже
возможность главное спасти -
нет, не себя. Отнюдь спасенья
я не достоин. Во грехе
мои увязли предпочтенья.
Но всё же, явные в стихе,
мои вещественны награды:
пребудет в мире этот град.
И с ним все праведники, гады,
и Эрмитаж, и Летний сад.
И если жизнью недостойной
я расплачусь за вечный мир,
то будет дух мой беспокойный
не обездолен и не сир.
Пусть дышит небо хладным паром,
и выдыхает облака.
И драгоценным божьим даром
течёт в Атлантику река.
и выдыхало облака.
Но вдалеке уже пожаром
затлел над крышами закат.
Ночь вытесняла день в забвенье,
и погружение в печаль
кратчайшим чудилось мгновеньем,
когда себя уже не жаль.
Когда не больно и не страшно,
когда вся жизнь - как те стихи,
где рвёшься к истине отважно,
и мысли плавны и тихи.
Когда претит казаться краше
чем есть, и ей шептать "прости".
Когда есть шанс уйти, и даже
возможность главное спасти -
нет, не себя. Отнюдь спасенья
я не достоин. Во грехе
мои увязли предпочтенья.
Но всё же, явные в стихе,
мои вещественны награды:
пребудет в мире этот град.
И с ним все праведники, гады,
и Эрмитаж, и Летний сад.
И если жизнью недостойной
я расплачусь за вечный мир,
то будет дух мой беспокойный
не обездолен и не сир.
Пусть дышит небо хладным паром,
и выдыхает облака.
И драгоценным божьим даром
течёт в Атлантику река.